Человек, который сохранил

Полина Никитина

«Красный фонарь» по дневникам и переписке Владимира Теляковского, реж. Дмитрий Крестьянкин, Театральный музей Санкт-Петербурга

Этот спектакль состоит из того, что нам понятно. Империя на пороге крушения, Всеволод Мейерхольд, которому совсем скоро предстоит страшная судьба, повестка на Гражданскую войну, доносы и неожиданно актуальный Софокл, Шаляпин, который уже одним своим широким шагом на чужбине. И вот человек, который ищет и находит свой достойный путь.

Спектакль Дмитрия Крестьянкина «Красный фонарь» в пространстве Театрального музея - действие не только театральное, но и гражданское. Не спектакль-плакат, а тайное собрание единомышленников. Не все единомышленники знают, кто такой Теляковский, но все готовы откликнуться. В тесных рядах стульев, где зрители соприкасаются локтями, чувствуешь это единение. Пространство бывшего кабинета директора императорских театров залито красным цветом. Но это еще не та кровушка, которую так любит русская земля. Из курса истории русского театра мы знаем, что красный фонарь - это знак, который понимали театралы: внезапная отмена спектакля, день в день. Красный фонарь не любил никто. Но Теляковский как директор императорских театров часто должен был вывешивать этот красный фонарь - принимать быстрые решения. Все эти решения и сомнения в главной точке спектакля - металлическом шкафу-сейфе, из ящиков которого актеры Иван Капорин и Максим Сапранов достают воспоминания и письма Теляковского, и Теляковскому. По должности своей он вел бесконечную переписку, а благодаря деятельной и восприимчивой натуре оставил несколько томов дневников и воспоминаний.

Это ящик каталогизация жизни Теляковского и театра, который он пытался сохранить и реформировать. Зрители сидят вдоль стен кабинета. Дмитрий Крестьянкин мог пойти по простому пути и создать комедийный спектакль, состоящий из сцен прошений, жалоб и интриг, которые наверняка знал этот кабинет. Двери бы открывались и закрывались. И в кабинете бы оказывались Шаляпин, Мейерхольд, Савина, балетоманы и бесконечные кшесинские. Но Крестьянкин решает иначе. У нас есть только архив и двое юношей в красных штанах и рубахах. Они и просветители. Они и герои того времени. Какое-то распределение ролей все же есть. Максим Сапранов здесь как бы за Теляковского. Но он играет не реального человека, а тот образ, который рождается у ученого после работы в архивах. Теляковский тут бесстрашный и нежный одновременно, ироничный и честный. Ведь он делает невозможное - сохраняет и себя, и театр. Нанял на работу и не уволил Мейерхольда, справился с балетными интригами и не дал зарубить Шаляпина после его демарша - исполнения «Дубинушки» на сцене Большого театра, когда за сценой был революционный 1905 год. Ивану Капорину же достается все разнообразие кабаре-театра начала XX века. Ироничными карикатурами он рисует Кшесинскую - обмахиваясь веером, закидывая и выбрасывая длинные ноги, жеманно читая нахально-просящее письмо. И такие шаржи достаются каждому его герою. Будто то Бооль из московского театрального ведомства или Давыдов, страстно оберегающий родную сцену от вредных новаторов.

Доставая из ящика очередное письмо из прошлого, актеры устраивают игру со зрителем, спрашивая какое решение принять Теляковскому. Но решения, записанные в конвертах, уже приняты, и у истории нет пути назад, и кому как не музею это знать. Поэтому гораздо более искренним получается другая форма соучастия - когда зрителям раздают листки с текстом «Дубинушки», и мы поем.

Драматургия спектакля выстраивается так, что к концу спектакля ты чувствуешь солидарность со всеми зрителями и вы точно знаете, что на самые важные вопросы вы ответите одинаково. Ведь это же вы вместе кричали «Не увольнять!», обреченно-встревоженно вздохнули, когда Теляковскому вручили повестку на Гражданскую войну. Заканчивается спектакль на невероятно нежной ноте - рассказывая о дальнейшей судьбе Теляковского, актеры снимают и кладут на шкаф ботинки. Но сделано все это такими тонкими, трепетными движениями, что мы как будто видим самого Владимира Теляковского, после революции работавшего железнодорожным кассиром, осваивавшего обувное мастерство и пишущего свои мемуары.

Есть один случай, определяющий для меня смысл театра и театральной критики в трудные времена. Вот он. Елена Дьякова, театральный критик и одна из основательниц «Новой газеты», однажды делала интервью с Дмитрием Черняковым. Он выпустил «Китеж» и «Аиду». Когда Дьякова и Черняков смотрели в интернет-кафе фотографии «Аиды», новостная лента показала им: Беслан. Журналистка принесла материал в редакцию и сказала: «Ребята, ну нельзя в бесланском номере печатать про «Китеж» и «Аиду». И кто-то из редакции сказал: «Нет, наоборот, мы поставим этот разворот. Человек должен выдохнуть».

«Человек должен поверить», - так можно определить работу Дмитрия Крестьянкина в Театральном музее. Человек должен поверить, что бесконечный морок, бесконечно повторяющейся кровавый спектакль русской истории будет завершен. Красный фонарь будет вывешен, а спектакль поменяют. Но в любое время останется ироничный, честный и нежный Владимир Теляковский. «О Владимире Теляковского сегодня никто не знает», - грустят молодые актеры. Не грустите. Сегодня мы узнали.

Полина Никитина - выпускница театроведческого факультета РГИСИ, публиковалась в блоге Петербургского театрального журнала.