Всё слишком

Кристина Верхокамкина

«Калигула» по пьесе Альбера Камю, Театр-театр (Пермь), реж. Борис Мильграм

В Театре-театре попрощались со спектаклем 2017 года «Калигула». Легендарную историю режиссер рассказывает о том, как рассыпается великая личность, попавшая в ловушку собственной свободы и вечной внутренней темноты.

Геометрические декорации (художник Эмиль Капелюш) отражают линейность времени, позже я сравню это с мысленной тропой главного героя, но пока – лишь сплошные параллели. Шар по центру, кажется, весит тонну, он – то ли луна, которую страстно пытается достать Калигула, то ли летящий огненный комок энергии, который нависает над сценой и медленно тлеет три часа, выжигая все начисто. Торжественная музыка (композитор Виталий Истомин) за считанные минуты превращает спектакль в рок-концерт с импровизацией фронтмена на сцене, что заставляет нас пару раз моргнуть непонимающе. Мы в Риме? Или на концерте рейв-группы SpLit? Квадратная платформа держится на стержне, словно на проросшем из земли корне; она с неловким скрипом меняет положение – ведь о балансе в этой истории каждая фраза.

Развитие в спектакле идет по убывающей, это становится понятно моментально – с пластической сцены Геликона (Алексей Каракулов) и Калигулы (Альберт Макаров). «Существующий порядок вещей меня не устраивает», – говорит Калигула. Он уже стоит «под куполом» в попытке дотянуться до невозможного. Это лейтмотив. Начинается неумолимый танец безумия. В пластике Татьяны Безменовой диалог героев продолжается на физическом уровне, а мы договариваем реплики в своей голове.

Итак, попробуем достигнуть невозможного? Я не ярый скептик, но законам физики предпочитаю верить больше, как и науке, в целом. Представьте себе, все три часа я думала о науке, которая становится ещё одним действующим лицом спектакля, как только закачался маятник из Геликона и Калигулы, в попытке удержать баланс (спойлер: скоро все рухнет и по залу залетает шаровая молния).

Но прежде обратимся к вечному. «Такой переполох вокруг женщины…», – восклицает Калигула, говоря о Друззиле. Мы цепляемся за женский образ, и на сцене появляется Цезония (Евгения Барашкова), через которую говорят о любви, которая держит каркас и снимает напряжение зрителей прозрачностью смыслов. И пока мы обманываем мозг, фокусируясь на любви, где-то в глубине себя радостно вздыхая: «Наконец, поживей пойдёт!», Калигула бросает фразу, какой стирает всякие ожидания: «Любовь, Геликон, – это малость», – буднично произносит он. Не о любви, значит. Происходившее до сих пор оказывается превью, в котором наши ожидания, если их представлять кеглями в боулинге, сбивают в два захода.

Дальше – интереснее: «Казна, казна, казна». Разумеется, появляются деньги и неотложные дела. Сципион (Александр Гончарук), тем временем, уже наблюдает за разгорающейся искрой царского безумия, позже он сыграет важную роль в истории. Для Рима все только начинается. Жестоко и бесповоротно. В спектакле много сценического времени отдаётся культивированию чувства всемогущества. Сначала – безобидный «пир», во время которого на сцену выкатывают стол и водопадами льётся, – сейчас бы мы сказали – просекко. «Это шутка?», – спрашивает Цезония. На что в ответ: «Скорее педагогика». И снова на первый план выходит подчёркнутая «возможность невозможного»: то, что кажется немыслимым, становится нормой на наших глазах.

В это время приходит Керея (Андрей Дюженков), который узнал о возвращении Калигулы, но Цезарь, все ещё опьяненный приступом всемогущества, выгоняет его со словами: «Лжесвидетели мне отвратительны». Губительно видеть в эту секунду, как мир самого Калигулы сжимается в одну узкую черту, душащую свободой (истинной ли? ответите сами). «В этом мире смысла нет, и тот, кто это признает, обретает свободу», – вещает Калигула. Чувствуете? Страшная пропасть, не спасти. Если поддаться эмоциям здесь и сейчас, сидя в кресле на 12 ряду, можно нырнуть в безысходное отчаяние до конца. Но нас удерживает взрывное: «Идите и объявите Риму, что он получил свободу, и она станет для него великим испытанием». Казалось бы, сильные слова, но, словно в кривых зеркалах, они оборачиваются слабостью.
– Ты плачешь? – спрашивает Цезония.

– Да, Цезония, – отвечает Калигула. В нашем веке психоаналитики бы обрадовались необычайной мужской смелости в выражении чувств. Однако, в истории Рима – времена другие, и за слезами Цезаря видится неожиданная детскость. «Люди плачут, потому что мир не такой, каким он должен быть», – говорит Калигула. Сбитый налет идеализации и фрустрирующая действительность его пугает, а статус и неподъемная ответственность трансформируется в яростное противостояние с собой. «Я чувствую, как во мне просыпаются безымянные существа», – с вызовом произносит он. Получается этакая битва с тенью.

Вероятно, импульсом разрастающегося безумия стала смерть сестры и блуждание в полях, откуда Калигула вернулся «совсем другим». «Я провозглашаю мир невозможного!», – восклицает он; разбиваются бокалы, и пронзительный треск стекла окутывает зал. Половина замирает в ожидании конца, но бокалы не заканчиваются, как и агрессия, которая теперь шаровой молнией летает по залу: «Видите, больше ничего нет, все стерто, все лица, воспоминания, а что осталось?»
Очевидно, остается Калигула, чью мысленную парадигму только что пошатнули в попытках объяснить возможность нелинейного мира. Оттого он оборачивается и бьет молотком в зеркала много и долго. Резкий мигающий свет (художник Александр Мустонен) разрывает пространство. Все слишком. Огненный шар испепеляет. Маятник снова качается, увеличивая амплитуду. Физика идёт параллельно (точно по деревянным декорациям) фатуму, о котором позже споют. Мы же медленно выдыхаем перед следующей вспышкой.

Теперь на сцене народ, римляне, слуги. «Потрудитесь накрыть на стол. Немного усердия», – всемогущество выходит на сцену в образе кнута, который извивается в руках Калигулы, словно кобра, и три раза разрезает воздух, чем пугает и заставляет замереть. Всех. Дальше – апогей. Всякого рода издевательства, хитро выстроенные, на виду, словно гора мышеловок под ногами, без возможности убежать. «Я хочу, чтобы вы смеялись. Я хочу слышать и видеть, как вы смеётесь», – торжествует Калигула в приступе изуродованного могущества. «Честь, совесть, ум, благородство – всё исчезло перед лицом страха», – твердит он. Действительно остатки человеческого рассыпаются на глазах, как гипсовая статуя, которой позже предстанет Калигула.

Трагедия Муция (Александр Сизиков), который до последнего хватается за жену, закрытые амбары, голод, бедствие, известия о заговоре, неверие Мереи (Олег Выходов)… Всё смешивается в вязкой пелене человеческого всесилия. Реальность рассеивается, Калигула звереет. На сцене растягивается красная нить – кровавая тропа, по которой он выбрал идти. Снова музыка и бесчисленное повторение «fatum». «Если бы я мог испытать тишину…», - закрывает лицо руками Цезарь, но увы. Все, что остаётся у Калигулы к концу первого действия, – черная стена презрения, которая медленно возвышается на наших глазах.

С новым действием настроение меняется. «Господа, доставайте ваши гроши, представление начинается», – слышится со сцены. Гром, молния, триумфальное появление богини Венеры – переодетого Калигулы, почти из-под купола (вторая отсылка к цирку). Вновь разговоры про заговор, в общем, Калигула циклично и неумолимо продолжает теряться в безумии. Во множестве людей вокруг лишь Керея отваживается сказать Цезарю: «Я считаю, что ты приносишь вред». Разговор их долгий, но он – лишь ещё одно доказательство невозможности спасти человека, чей мир превратился в длинную кровавую линию. Цезония может сколько угодно оправдывать Калигулу, и таблички со стихотворениями сжигать можно пачками, однако, нет другого противоядия для внутреннего устройства, кроме самого человека. Никакие блага и искусства не прикроют истину, не спасут и не остановят несущийся локомотив темноты. Ирония в том, что на конкурсе поэтов Сципион читает о счастье. И остаётся жив!

Наконец, декорации меняются, обрамляя пространство сцены чёрными шторами. Конструкция, похожая на костёр в виде шалаша отсылает нас к эпизоду битвы с тенью. Ловушка. Красный свет. С пиром безумца покончено. Неожиданно Цезония укачивает Калигулу, словно дитя. «Ведь ты ещё ребёнок, неужели ты думаешь, что в мире есть что-то большее, чем жизнь…», – почти шепчет она. «Как все сложно», – отзывается Калигула. Геликон кричит: «Беги!» Все движения заменяет громкое fatum... fatum… fatum... Рок во всех смыслах догоняет: в музыке, в неизбежности конца, в трагедии.

Калигула вошёл в историю как несчастный маленький взрослый, взваливший на себя Рим. Три часа на сцене он ликовал в танце с темнотой, но всякий пир заканчивается. Красную ткань, наверняка, сворачивают, стекло со сцены подметают, в зале слышится неявное облегчение. Пережито. Хочется думать, что звенящая fatum в финале – лишь художественная деталь, потому что ответственность за то, кого мы взращиваем внутри себя, – исключительно в наших руках.

Фото Полины Секисовой
Кристина Верхокамкина - лингвист, окончила ПГНИУ, театральный блогер, член пресс-клуба Пермского ТЮЗа, участница лаборатории молодой критики «Есть мнение!» (Астрахань). krisver2312@yandex.ru https://vk.com/kristya_pishet